Я видел это сам, в ночи холодный дождь,
И вновь над Колымой повисла осень.
Шел 43 год, судьбу не повернешь,
И у судьбы своё не спросишь.
В бараке 300 душ, озлобленных, худых,
И постоянный пресс от уголовных.
И тут фронтовики вступились за своих,
И задышала ночь неровно.
Я видел это сам, стоят плечо к плечу
Здоровые матросы из балтфлота.
А кто-то из блатных топтал ногой свечу,
С разведчиками и с пехотой.
Сцепились сто на сто заточки и ножи.
И урки, в кровь, отчаянно отбивались.
И как под жернова пошла за жизнью жизнь,
Отхаркиваясь и кривляясь.
Я видел это сам, текла ручьями кровь,
Её теперь не смоет дождь осенний.
И вдруг среди толпы, как Вера и Любовь,
Надеждою возник отец Арсений.
Я видел это сам, он среди них стоял,
Тщедушный и больной, но сильный духом.
Он руки приподнял: "Опомнитесь", - сказал.
Барак заледенел, заледенел и слушал.
Блатные по углам, фронтовики плотней,
А среди них старик с одной лишь верой.
Я видел это сам. И лица тех людей.
А рядом сам Господь, наверное!
«Особый» засыпал. В ночи холодный дождь.
И вновь над Колымой повисла осень.
Шел сорок третий год. Судьбу не повернешь.
И у судьбы свое не спросишь.
