Спустилась осень на скамейки,
Где ждал трамвая праздный люд.
Меня в хозяйской телогрейке
Вела милиция на суд.
На остановке, взоры пряча,
Народ шептался меж собой:
«Ну и прикид — шансон ходячий! —
И подтанцовка за спиной...»
Проснулся бомж, что спал у почты:
— Пошто, товарищ полицай,
Раба Всевышнего ведёшь ты,
Как изувера на трамвай?..
— Бензина нет, — сказала дама, —
А воры есть. Глянь на него!
Ишь, как он зыркает глазами,
Того гляди — упрёт чего.
И до крови в суставах сжала
Навеки выцветший песец:
— Ещё водить их не хватало,
Поставить к стенке — и конец!
Утёрся бомж слезой цыганской:
— Цыплёнок тоже хочет жить.
С утра стрелять не по-христиански,
Сначала б надо похмелить.
Зевак собралось — не пробиться.
В толпе раскол. Назрел скандал.
И на оранжевые лица
Сошёл с небес девятый вал.
В осенний день, в дожди косые
Ты точно правды не найдёшь,
Но за несчастную Россию
На урну встал с бутылкой бомж.
Перекрестился он в прозреньи
И молвил: — Братья! С нами Бог!..
Сержант рванул на упрежденье
И выбил урну из-под ног.
И заорал: — Уймитесь, люди!
Да и вообще, не шибко тут.
Без вас преступника осудят —
На это есть Народный Суд.
А я стоял, смотрел на осень —
На золотой увядший рай...
Но, наконец-то, номер восемь
Пришел, как приговор, трамвай.
И сердобольная старушка
Мне протянула пирожок:
«Вот так и мой сынок Ванюшка
На рудниках мотает срок.
Теперь увидимся едва ли,
Ох, не дождусь, не хватит сил...»
И Божий лик в пуховой шали
Меня на суд благословил.
